В феврале 1617 года, на исходе Смутного времени, между Россией и Швецией был заключен Столбовский мирный договор, по которому значительная часть территории северо-запада — от Финского залива до Ладожского озера — оказалась в составе шведского королевства. Четырехсотлетний юбилей этого события, не самого приятного для России, вызвал тем не менее немалый общественный резонанс. В том числе и потому, что «последствиями» Столбовского мира стали Северная война и основание Петербурга. О том, как разворачивались события, мы говорим с доктором исторических наук Адрианом СЕЛИНЫМ — профессором департамента истории Высшей школы экономики в Санкт-Петербурге.
Ладожская крепость. Гравюра из книги Адама Олеария «Описание путешествия в Московию…» (1656 г.)
— Адриан Александрович, годом окончания Смуты традиционно считается 1613 год, когда на Земском соборе на русский престол был избран новый царь — Михаил Романов. Однако на северо-западе Смута затянулась еще на четыре года…
— На мой взгляд, 1613 год вообще не является ключевой датой. Это версия, созданная для школьного (точнее, гимназического) канона в связи с празднованием трехсотлетия дома Романовых. Сегодня большинство историков считают выходом из Смуты не воцарение Михаила Федоровича, а события, связанные с прекращением тогдашней гражданской войны, а это произошло несколькими годами позже, примерно к 1618 — 1619 годам.
Сам факт избрания Земским собором Михаила Романова на самом деле ничего окончательно не стабилизировал. Спустя полгода к Москве подошли войска короля Сигизмунда и его сына Владислава, которого тоже прочили в русские цари и которому во время Смуты много где на Руси присягнули.
Положение Романовых было тогда довольно шатким. Им приходилось идеологически обосновывать свою легитимность, причем в первую очередь даже не соборным избранием, а родством с «прирожденным государем» — то есть с Федором Иоанновичем, последним Рюриковичем «досмутных» времен. Михаил Романов приходился ему двоюродным племянником…
На северо-западе достаточно быстро узнали об избрании Михаила Романова. Однако, скажем, Великий Новгород, занимавший в 1613 году на политическом поле страны весьма специфическое положение, не признал его власть.
— Почему? И в чем же состояло это особенное положение?
— Тут придется вернуться на несколько лет назад. В 1610 году, в самый разгар Смуты, когда на русский престол претендовали самозванцы, царь Василий Шуйский обратился за военной помощью к шведам. Те пришли как союзники, а на деле стали захватывать новгородские земли, надеясь еще к тому же возвести на русский престол своего королевича…
В июне 1611 года в результате восстания москвичей против польско-литовского гарнизона в Кремле возникло первое земское ополчение. Оно не смогло изгнать противника из Кремля и встало лагерем под Москвой. Там было создано правительство «Всей земли», выработавшее «Приговор» о будущем Московского государства после умиротворения. Переговоры представителей ополчения о продолжении военной помощи, которую шведское королевство начало оказывать царю Василию Шуйскому, а также о возможном избрании на царство одного из шведских принцев велись под Новгородом несколько недель, но не принесли результата. После этого, в середине июля, шведы захватили Новгород.
Несколько дней он, судя по всему, был отдан на милость победителя. А затем был заключен договор со взявшим его генералом Якобом Делагарди о временном способе управления Новгородом и новгородской землей. Я бы назвал этот политический режим новгородско-шведским политическим альянсом. Он был продиктован в первую очередь тем, что в Москве тогда не было более-менее авторитетной власти, и продержался альянс до поздней осени 1613 года.
Кстати, именно Делагарди «пробивал» у короля Карла IX, тогда уже находившегося при смерти, идею посадить на русский престол шведского принца Карла-Филиппа. Это был его, Делагарди, «проект» — точно так же, как польский полководец Станислав Жолкевский проталкивал в Москве идею сделать королем Владислава.
Что же касается того, почему Новгород не признал царем Михаила Романова, то тут две основные причины. Во-первых, он поначалу воспринимался как один из многочисленных «казацких царей» Смуты, да и новгородцы не принимали участия в Земском соборе, избравшем Романова. Во-вторых, признание городской элитой царя, выбранного в Москве, автоматически изгоняло бы шведов из города. А те действовали как раз в легитимном пространстве, ибо новгородцы присягнули Карлу-Филиппу как своему государю.
— Однако тогда же, осенью 1613 года, влияние Михаила Романова сильно упрочили события в Тихвине. Историк Олег Курбатов даже называет их первой победой царя Михаила…
— Речь идет о восстании против шведов жителей Тихвинского посада. Они были недовольны насилием в отношении них и вдохновлены тем, что поблизости появилось русское войско князя Дмитрия Трубецкого, посланное из Москвы на выручку Пскова. Восставшие изгнали гарнизон из Тихвинского монастыря и заняли оборону, вошедшую в историю как «осадное сидение».
Трубецкой пришел на помощь очень вовремя, иначе тихвинцев ждал бы разгром… Занятие Тихвина московским гарнизоном, поддержка местными жителями новой власти и, наконец, военная победа, одержанная над шведами под стенами Тихвинского монастыря, — все это показало, что новгородско-шведский альянс рассыпается и шведы не имеют на северо-западе той поддержки, какую имели в 1611 — 1612 годах.
После этих событий Новгород перешел под прямое управление шведской военной власти — с этого времени можно говорить об оккупации. А после событий лета 1614 года, когда войско князя Дмитрия Трубецкого появилось уже под Бронницами, в нескольких десятках километров от Новгорода, началась реальная война между Московским государством и Швецией, конец которой как раз и положил Столбовский мир…
Парадоксально: война началась, хотя обе стороны понимали, что она бессмысленна. И уже на следующий год сели за стол переговоров. Их первым результатом стал масштабный обмен пленными «всех на всех» — на этом принципе настояла Москва. Долгое обсуждение территориальных изменений, статуса территорий, обмена населением, контрибуции продолжалось несколько лет и увенчалось подписанием мира в деревне Столбово на реке Сясь.
На мой взгляд, это было не просто окончанием Смуты на северо-западе, но началом ее завершения вообще в масштабах всего Российского государства. Потом уже было Деулинское перемирие с Речью Посполитой, возвращение из нее в Москву в 1619 году патриарха Филарета и других пленников и установление надежного правления в России. Вот это, пожалуй, действительно точка в Смуте. Момент, когда достигается консенсус по поводу способа и идеологии власти.
— Столбовский мир — победа или поражение для России?
— Ни то ни другое. Обе стороны достигли мира на приемлемых друг для друга условиях и вышли из конфликта непобежденными. Это не фиксация разгрома одной страны другой. Вслед за историком Игорем Павловичем Шаскольским могу сказать: нельзя считать этот мир военным поражением Московского государства. Это была уступка, но без разгрома. Точка компромисса, мир в полном смысле этого слова…
В московской дипломатической практике на переговорах всегда ставились «первая мера», «вторая» и «третья». Крайняя — это то, до чего можно уступать. По «первой мере» Московское государство на переговорах со Швецией претендовало на Ливонию, что было совершенно не реально. У шведов это даже вызвало усмешку. Историк Сергей Соловьев цитировал шведские документы, в которых говорилось: мол, русские требуют Юрьев Ливонский (нынешний Тарту в Эстонии. — Ред.), а знают ли они вообще, где этот Юрьев находится?
Однако Москва не только не смогла ничего приобрести, но, наоборот, потеряла значительные территории — крепости Корела (Кексгольм), Ивангород, Ям, Копорье, Орешек (Нотебург) со своими уездами. Кроме того, Московское царство выплатило контрибуцию, не такую большую, как запрашивали шведы…
Однако и доставшиеся шведам территории не были для них принципиально важными. В те же годы Швеция воевала еще и с Данией, и та захватила у нее крепость Эльфсборг (на территории современного Гетеборга), дававшую возможность укрепиться на пути в Англию и Нидерланды. Швеция была готова пойти на любые траты, лишь бы вернуть Эльфсборг. Он был для нее гораздо важнее каких-то непонятных территорий в новгородской земле, обезлюдевших, разоренных войной. А Москва интересовала шведов в первую очередь как невоюющий и предсказуемый сосед.
Кстати, любопытно, что на русско-шведских переговорах большую активность проявили иностранные посредники — англичане и голландцы. У них были свои интересы. Англии был нужен проходивший через Россию монопольный путь в Персию, и она его приобрела — через Архангельск. Что же касается голландских купцов, то они в XVII веке получили возможности вести в России хлебную торговлю.
— Итак, под контроль шведского королевства почти на сто лет перешли значительные земли с православным населением…
— Напомню, называлась эта территория Ингерманландией. Само название в дипломатической риторике возникло еще в XVI столетии. Четко определенных границ не было. В буквальном смысле это «ижорская земля» в переводе на шведский язык. Официально провинция Ингерманландия с центром в Нарве появилась в конце 1620-х годов…
Согласно Столбовскому договору, местному населению отводилось две недели на переход границы. При этом шведы призывали жителей оставаться на новых землях короля Густава Адольфа, Москва — переходить с тех территорий, которые отходят шведам, на русскую сторону. При этом обе стороны запретили переходить землепашцам и священнослужителям, а вот посадским и служивым людям — разрешалось.
Нередко можно услышать, что шведы на присоединенных территориях насаждали лютеранскую веру. Документы свидетельствуют, что этот процесс не был государственной политикой, скорее — кампанейщиной. Все определялось конкретными личностями.
Например, пастор Йоханнес Гезелиус-старший, в 1680-е годы руководивший лютеранской церковью в Ингрии, особо ставил себе в заслугу, что приводил в лютеранство ижорскую землю. Причем без особых на то указаний со стороны шведского короля. А вот другой соотечественник Гезелиуса, деятель шведского раннего Просвещения Юхан Георг Спарвенфельд, вел себя совершенно иначе. Он выучил русский язык, на «королевский грант» изучал Московию, составил русско-шведский словарь, написал записки о своем путешествии…
После 40-х годов XVII века Ингерманландия заселялась пришлым финским населением — где-то при усилии шведского государства, где-то стихийно. Обосновывались здесь и представители шведской знати — для них это был своего рода колониальный проект — в тогдашнем европейском смысле слова.
Было ли столетнее нахождение этих земель под шведами благом или бедой? Ни то ни другое. В чем-то обе стороны даже учились друг у друга. Например, московская система поземельного учета и управления была эффективнее шведской. И она была воспринята шведами.
Если вести речь о дорожном строительстве — тут и сегодня следы, как говорится, налицо: в западных районах нынешней Ленинградской области в отличие от восточных линейку развития инфраструктуры мы можем проследить с XVII века.
— Стокгольм воспринимал Ингерманландию как глухую провинцию, так ведь?
— В общем, да. Вкладывался неохотно. Но вообще в XVII веке пик экспансии привел шведскую империю к разорению: ресурсов на развитие окраин не хватало. Даже пришлось отказаться от колониального заокеанского проекта Новой Швеции в Америке…
Ингерманландию они не бросили, поскольку она имела военное значение. О шведских планах расширяться дальше за счет земель России мне неизвестно: документов королевского двора на этот счет нет.
Весь XVII век граница между Россией и Швецией становилась все более и более охраняемой. Шведские дипломаты постоянно жаловались на коррупцию: почему все время увеличивается пошлина за пропуск? Вместе с тем эта граница, несомненно, была проницаема. Ее можно было пересечь, спасаясь, например, от наказания за совершенное преступление. Поэтому были соглашения о взаимной выдаче перебежчиков…
Вообще граница для тех времен не только линия противостояния. Пограничье было весьма проницаемой территорией, с населением, связанным родственными и дружескими узами, со специфической конфессиональной ситуацией, доступностью этих территорий для проповеди старообрядцами — все это создавало особое русско-шведское пространство. И формировало знания друг о друге, что тоже важно.
В результате в Новгороде в конце XVII века было много «скрытых экспертов», то есть людей, обладавших хорошими знаниями о делах в соседнем шведском королевстве — его материальных достижениях, успешном администрировании.
В этом смысле граница формировала «агентов» будущей петровской вестернизации, то есть восприятия внешних материальных достижений Запада. Зажиточные новгородские крестьяне ездили торговать в Нарву, при необходимости обращались в местную ратушу. Они знали, как эта система работает, хотя и не всегда были удовлетворены ею — нам известно об этом по жалобам, сохранившимся в архивах. Но в других частях России, например, на Ярославщине, подобных знаний и опыта не было.
— Как относились обе стороны к Столбовскому миру? Считали ли они его навеки вечным?
— В целом да. Более того, в 1620-х годах Столбовский мир стал основанием для множества дружественных действий Москвы по отношению к шведам. Например, послам предоставлялся режим наибольшего благоприятствования. Кроме того, Москва по льготным ценам поставляла в Швецию хлеб.
Даже в 80-х годах XVII века, при царевне Софье, в юность Петра, идея «антишведского реванша» не находила в элитах большой поддержки. Идеологическое обоснование Северной войны как борьбы за выход на Балтику было продекларировано уже после ее завершения. Реальный «манифест» к началу войны — освобождение православных братьев в Ингрии и Карелии. Хотя на самом деле к концу XVII века в той же Ингрии оставалось всего 8% православного населения.
Сергей Глезеров
Источник spbvedomosti.ru